Владимир Ост. Роман - Сергей Нагаев

Все еще не двигаясь с места в ожидании отставшего товарища, Владимир и Григорий видели, как один из милиционеров, а именно тот, на чью долю выпало испытание крысой, остановился и поднял брошенный Василием предмет. Второй же продолжал гнаться за репортером. Осташов подумал, что тяжелый кофр, который Наводничий держал, обхватив правой рукой, как арбуз, мешает ему развить нужную скорость; преследователь, похоже, придерживался того же мнения и потому не оставлял надежду задержать папарацци.

– Вася, дай рывка, тебя догоняют, – предупредил его Хлобыстин.

И Василий, к удивлению упорного милиционера и своих приятелей, вдруг дал такого «рывка», что стало понятно: до этого он бежал лишь вполсилы – Владимир сообразил, что Наводничий, по-видимому, не очень спешил, поскольку полагал, что его военная хитрость с подброшенным милиционерам предметом остановит обоих стражей порядка. Что же он им бросил? Кассету с пленкой? Нет, кассета гораздо мельче.

Между тем, Василий поравнялся с друзьями, которые уже тоже не стояли на месте, а стали набирать потихоньку обороты. Дальше троица понеслась сомкнутым рядом.

– Что ты им кинул? – спросил набегу Владимир.

– Потом, – ответил Наводничий.

Может, подумал Осташов, Вася бросил ментам фотоаппарат? Нет, это вряд ли. Чтобы Вася по доброй воле расстался со своим аппаратом? Да никогда!

Выскочив со двора, друзья пробежали немного по переулку, потом свернули в следующий двор, и этот, второй двор, к их везению, также оказался проходным. Затем они оказались на улице и, не в силах больше держать прежний темп, перешли на скорый шаг. Затем зашли в ближайший подъезд, поднялись на лифте на последний этаж, и, все еще тяжело дыша, уселись на ступени лестницы.

– Бубенть, давно я так не веселился, – громко сказал Хлобыстин.

– Ш-ш, – остановил его Василий. – Вроде дверь внизу хлопнула.

– Нет, показалось, – сказал после паузы Григорий, но сказал уже почти шепотом. Он достал сигареты, дал одну Владимиру, и они закурили, а некурящий Наводничий закрыл глаза и облокотился о стену.

Через некоторое время он прервал молчание:

– Я этим дурикам, знаете, что кинул? Ха-ха, мыльницу.

– В смысле? – не понял Хлобыстин.

– Дешевенькую фотокамеру. Даже без зума. Три копейки ей цена. Я ее купил на день рождения одному человеку, и пленку как раз еще в магазине вставил, чтоб она была готова к работе. Этот мент, крысолов, наверно, с собой ее прихватил. Захочет пленочку-то проявить, а там – хрен! Ха-ха-ха.

– Он же видел, что ты не этой фигней, а своей здоровенной бандурой снимал, – сказал Осташов.

– Да ну конечно! Что он там видел?! Ты бы много заметил, если б у тебя крыса в штанах была? – отмахнулся Василий. – Так что… Ха-ха. Я – гений.

– Достигается тренировкой, – эту коронную фразу Василия Хлобыстин сказал Осташову покровительственным, менторским тоном – с таким видом, будто он сам – тоже профессиональный папарацци.

– Ой, ты-то чего лезешь? – не остался в долгу Владимир. – Сам-то ничего не понял, пока Вася тебе не объяснил.

– На самом деле, вы оба ничего не поняли, потому что «достигается тренировкой» – сейчас не подходит: никакой тренировки с «мыльницами» у меня еще не было. Я этот фокус только сейчас придумал. Раньше я просто пустую пленку впаривал, когда меня ловили. А это, между прочим, чтоб вы знали, не всегда срабатывает: некоторые ребята из всяких охранных служб вообще так сатанеют, что отнимают все пленки, какие только находят у человека. Во-о-от. Но теперь это будет мое ноухау – откупаться «мыльницами» в случае чего.

– Да-а, – восхитился Григорий, – волчара ты, Вася.

– Что есть, то есть, – ответил Наводничий.

– А волка ноги кормят, да? – заметил Владимир и стал потирать себя по уставшим ляжкам.

– Да, ноги. Причем не потому, что за добычей надо долго бегать, – сказал Василий, – а потому что с добычей надо быстро сваливать.

Отсидевшись в своем убежище, друзья осторожно, то и дело опасливо озираясь, вернулись к «семерке».

Около машины стало ясно, что Наводничий ошибался, когда предполагал, будто милиционер возьмет его подметную «мыльницу» себе. Маленький фотоаппарат лежал поблизости – тщательно растоптанный милицейской пятой. Также рядом валялся рулон фотопленки, полностью вырванной из кассеты.

Василий поднял пленку и несколько пластмассовых кусочков от корпуса «мыльницы» и сказал:

– Купились, лохи. Я этих голубков насквозь вижу.

Он сел в машину, завел двигатель и, когда Осташов с Хлобыстиным заняли свои места в салоне, тронулся.

Глава 28. Кое-что о профессионализме

«Семерка» Василия ехала по Большому Москворецкому мосту, но теперь уже – в обратную сторону, к Красной площади.

– На кой ты опять той же дорогой попер? – спросил Хлобыстин. – А вдруг эти менты где-то тут?

– Ха-ха, волнуетесь? – сказал Наводничий и глянул через зеркало заднего вида на друзей, сидевших за его спиной. Понизив голос, нарочито зловеще, как актер, читающий на радио детективную историю, Василий добавил: – Банда маньяков вернулась на место преступления. Тут и там дымились трупы замученных милиционеров.

– А почему дымились? – сказал Осташов. – Маньяки их сожгли из огнемета?

Василий не ответил.

Некоторое время они ехали в молчании.

Осташов вспомнил видение, захватившее его, когда они мчались по мосту к Балчугу. Ему стало интересно, каким образом станут развиваться события в истории со скифским воином и жрецом, но это видение (подобно и другим снам, которые время от времени посещали его наяву – как серийные, с продолжениями и дополнениями, так и одиночные), – это видение не могло возникнуть по заказу. Фантазии всегда накатывали на Владимира спонтанно, без причин и, тем более, без усилий воли. Сейчас, видимо, был не самый удачный момент для такого рода грез, и потому история с воином и жрецом не возникала.

Съехав с моста, Наводничий направил машину на набережную, обогнул Кремль, свернул еще раз направо у дома Пашкова, затем ушел с Моховой на Воздвиженку.

– Ну что, мужики, кто куда? – сказал Григорий. – Мне домой надо. Васек, сбросишь меня где-нибудь у метро?

– Ну вон, сейчас «Арбатская» будет, – сказал Наводничий. – Пойдет?

– Пойдет. А вы куда?

– Мы в редакцию, да, Вованище?

– В какую? – спросил заинтригованный Хлобыстин.

– В «Комсомолку», – сказал Василий.

– А зачем?

Наводничий свернул на бульвар, остановил «семерку» рядом с подземным переходом и заглушил двигатель.

– Да я тут попросил Вову сделать текст про ястребов в Кремле.

– В смысле?

– А Вова тебе не говорил?

– Никто мне ничего не говорил.

– Ну, в общем, видишь как? Я же этих кремлевских ястребов уже по стольким газеткам распихал – туши свет! И каждый раз надо для каждой редакции по-разному писать. Чтобы они потом не говнились, что я им впариваю старую текстовку из чужой газеты.

– Ну понятно, – сказал Хлобыстин с видом матерого журналиста.

– Ну вот. Ну и, в общем, я недавно договорился с одним парнем из «Комсомолки» – у них, оказывается, такого материала еще не печаталось, про ястребов. Хэх, я даже удивился. Я почему-то решил, что кто-нибудь им давно уже это дело продал. Короче. «Комсомолке» кремлевские ястребы нужны. Как, кстати, и «кремлевским ястребам» нужна «Комсомолка».

– В смысле? – спросил Григорий.

– Да это так, каламбуревич. Но, знаешь ли, в каждом каламбуре есть доля… Блин, что-то я растекаюсь по древу… Чего сказать-то хочу? В общем, Гриш, я уже про этих ястребов просто физически ничего писать не могу – двадцатый раз клебздонить новый текст про одно и то же. Это – вилы.

– А-а. А я думал, ты только фотаешь.

– Ну да. Но иногда они сами писать не хотят, а без заметки ставить карточки тоже не хотят. Ну вот тогда я им леплю и текстяры.

– Ну и что? А при чем тут Вовец? – сказал Григорий и, повернувшись к Осташову, спросил: – Ты чего, писателем заделался?

– Да каким писателем? Просто этот пристал, – сказал смущенно молчавший до этого момента Владимир и кивнул на Василия, – как репей. Ну, я и написал заметку. Но, кстати, больше, Вася, можешь не рассчитывать. Я целый день промудохался с этой ерундой, – с этими словами Осташов достал из внутреннего кармана куртки сложенный вчетверо лист бумаги машинописного формата и протянул Василию. – На, возьми, а я тогда наверно тоже с Гриней на метро пойду. На фиг мне с тобой в редакцию тащиться? Отдашь им там, и все. Если, конечно, это годится, – Владимир, прикусив губу, глянул на репортера, погрузившегося в чтение рукописной заметки.

– Мне-то дайте тоже почитать, – обиженно сказал Хлобыстин.

Владимир решил, что Григорий, видимо, ревнует – чувствует себя несправедливо отстраненным от общих дружеских дел, хотя, если уж по справедливости, дело это все-таки было не общее, а сугубо наводничьевское. Надо было, конечно, раньше сказать Гришке про заметку, подумал Осташов, но ведь никто от него нарочно и не скрывал этого – просто разговор как-то не заходил. Между тем, Хлобыстин и впрямь ощущал обиду. Но не на отстраненность от общества друзей, как решил Осташов, а на судьбу вообще. В данном случае – на то обстоятельство, что вот ему, Григорию Хлобыстину, Наводничий не предложил написать заметку для газеты. А почему? Потому что это бесполезно, Григорий просто не в состоянии написать ничего путного. И Григорий знал, что Василий это понимает. Словом, Хлобыстин почувствовал собственную ущербность, и ему было чертовски неприятно. При том что ни Василий, ни Владимир не считали Григория неполноценным и никогда не давали поводов для подобных обид.